Надежда Тальконы [СИ] - Евгения Витальевна Корешкова

— Тварь! Так-то ты берег свою Праки?! Вон отсюда! И чтоб через полчаса тебя во дворце не было! Гаденыш!

Кадав, еще сидя на полу, зажал ладонью быстро наполнившийся кровью рот, и уже потом, спиной по стене, поднялся. В голове звенело. Хорошо получил! Он попятился к двери, но уже на пороге остановился, держа ладонь лодочкой у подбородка, чтоб не закапать кровью узорный паркет. И, через слово старательно сглатывая кровь, почти не разжимая стремительно пухнущие губы, повторил весьма невнятно, но очень настойчиво.

— Повалуфта… не вабуфьте… п'аки Аллант… п'аки Милведа… п'офила… фофтав пвепаватов…

— Вон!!! Щенок!!! Ты уволен!!!

Кадав, пятясь, спиной нашел дверь. Бернет осторожно выскользнул следом.

Кадав даже не обиделся. Понимал, что попало за дело. Могло бы быть и хуже. Убил бы его сейчас Аллант на месте и был бы прав, наверное.

Пока он умывался, обильно сплевывая кровь и, кривясь, ощупывал прикушенным языком качающиеся резцы верхней челюсти, бережно примачивал заплывающий правый глаз и ссаженную об стену скулу, Бернет молча топтался за спиной у друга. Подошел Найс, встал в дверях.

— Ну что? Попал под горячую руку? Давненько Праки Аллант так из себя не выходил. Зачем хоть ты сунулся с объяснениями?! Ведь Праки Аллант не мог тебя видеть на площади. Он все это время молился в храме Защитнице.

— П'аки Милведа пвофила фвочно увнать фофтав пвепаватов афтекки. Ей нувно внать, какие сведфтва она мовет пвименять а какие — нет.

— Красиво говоришь! И понятно очень! — с мягкой иронией заметил Найс, прислоняясь боком к дверному косяку. — Зубы-то целы?

— Кафаютфя. И явык пвикуфил.

— Молодец! А уж насколько проницателен! Был бы умнее, понял бы, что значительно безопаснее было бы спросить то же самое у Праки Матенса. — И сразу же, обращаясь к Бернету. — Ну-ка, узнай быстро! И доложи Праки Милреде. — И опять в адрес Кадава:- Как бы то ни было, но пока я могу только повторить приказ. У тебя полчаса на сборы. — И протянул руку. — Сдай удостоверение.

Кадав с самым несчастным видом, часто и жалко моргая, отдал заветную карточку.

— Браслет.

Молча опустил расстегнутый, такой привычный, уже почти родной и жизненно необходимый, браслет в требовательно раскрытую чужую ладонь. Кадав чуть не плакал, только теперь поверив, что это конец. Что, все, отработал. Что Найс вовсе не шутит.

— Праки Найс, — впервые подал голос Бернет, — разрешите, я возьму люфтер. Я только провожу его и назад.

— Хорошо. Только быстро. Но сначала доложишь Праки Милреде то, что она просила у Кадава.

Матенс отозвался быстро. Он, почему-то даже не поинтересовался, для чего нужна информация.

— Открой аптечку, Бернет, — там внутри, на крышке, квадрат, обведенный красным. Настраиваешь браслет на режим сканера и считываешь информацию. Просмотреть можно и с браслета, но удобнее скинуть файл на компьютер и распечатать. Там перечень препаратов с полной характеристикой, включая химическую формулу, и порядок применения. Основная дозировка обычно рассчитана на владельца аптечки. Правда, многое там интермеде, но врачи у вас есть, разберутся. — И скороговоркой добавил. — Извини, мне некогда, сижу, просчитываю. — И отключился.

* * *

Раннее утро в спальном элитном квартале Стекольного. Открытая патрульная полицейская машина, дежурящая на перекрестке.

Рассвет означал конец потенциально опасной, но прошедшей без особых инцидентов Священной ночи Жертвоприношения. Можно было уже расслабиться, но в этот момент над машиной пронесся стремительно пикирующий люфтер с выключенными двигателями. Патрульная машина рванула с места, стараясь точнее угадать место его падения. Или, все же, посадки? Запрещенной в черте жилых кварталов, надо сказать.

Люфтер ювелирно точно скользнул в довольно узкую улочку. Проезжей части едва-едва хватило посадить машину, не обломав широко распластанные ветви, растущих по обочинам старых плодовых деревьев.

Полицейский патруль показался в конце улицы сразу же после посадки люфтера. Но желание заработать премию на поимке нарушителей и отличиться в охране правопорядка в Ночь Жертвоприношения, исчезло сразу же, как только взглядам патрульных открылся его белоснежный корпус с ярко-синей полосой по борту. В полицейском управлении Стекольного все до единого помнили, как, некоторое время назад, бывший начальник Управления отказался по первому требованию выслать патруль в рабочие трущобы по 02 коду, и чем это закончилось. Поэтому появление в Стекольном люфтера из Императорского дворца уже не удивило.

— Ну, сел себе и сел. Неважно где. Аккуратно очень сел. Даже деревья не поломал. А хоть бы и поломал…

Полицейская машина дала задний ход и быстренько скрылась, пока не заметили. А из кабины люфтера вышли двое молодых людей. И долго молча стояли друг напротив друга. Потом крепко обнялись, и один быстро пошел к люфтеру, а другой, повесив голову и почти волоча большую сумку, заметно прихрамывая, поплелся к изящной кованой калитке, за которой, в глубине профессионально — ухоженного сада, угадывался белый особняк. Чуткая автоматика, опознав хозяина, распахнула перед ним калитку.

Кадав старался проскользнуть в дом незаметно, но это ему не удалось. На крыльцо, прежде, чем он взялся за дверь, ему навстречу, задыхаясь, выбежала мать в длинной до полу, ночной полосатой рубашке и накинутой на плечи узорной шали, той самой, которую он сам недавно ей подарил.

— Кадав! Сыночек! Что случилось? Почему ты так рано и с вещами?

Он не успел еще ничего ответить, мать увидела его лицо и схватилась за сердце, захлебнувшись жалостным вскриком:

— Сыночек! Тебя избили! — и обхватила его, как умирающего за плечи — пойдем, пойдем скорее домой. Сейчас я вызову тебе врача. Сюда они приезжают значительно охотнее, чем на нашу старую квартиру.

При этом она еще пыталась отобрать у него сумку и одновременно удержать падающую с плеч шаль.

— Мам! Да отпусти ты! Что уж, на самом деле! Дай хоть в дом зайти! — возмутился Кадав, высвобождаясь из материнских рук.

После двух часов полета, в течение которых он постоянно прижимал к лицу хладпакет, говорилось значительно легче и понятнее. Он, стараясь не хромать, сразу прошел в свою комнату, швырнул сумку на пол и плюхнулся в угол пушистого дивана. Мать, сипло дыша, просеменила следом. И, встав у его плеча, нежно гладила по коротко стриженому ершику волос. Кадав, пряча лицо, съежился, зажмурившись, и замер. Но еще бы несколько секунд и он непременно расплакался бы, как маленький, в голос, над своей несчастной судьбой. Сейчас он никак не мог позволить себе этой слабости, чтоб не расстраивать мать.

Кадав, быстро крутанув головой, выскользнул из-под материнской руки, хотя, если честно, безмерно соскучился по этой бесконечно — нежной ласке и больше всего на свете хотел, чтобы мать пожалела его,